Сын Вия Артмане

Стыдно признаться, но я мстил маме. Когда она меня за руку в школу водила, я постоянно что-нибудь придумывал, чтобы удрать. Помню, был такой случай: на углу перед школой говорю: «Ты, мама, подожди, мне на политинформацию газетку купить надо, заскочу в киоск...» А у киоска остановка трамвая. Я — хоп и запрыгнул в вагон. А мама так и осталась на углу стоять. Униженная и обманутая мной.

За что же вы так?

Детям свойственен эгоизм. Возможно, таким образом, я хотел привлечь больше маминого внимания. Они с папой все время были заняты театром, мама часто ездила на гастроли, на съемки. Нас в основном воспитывали бабушки. Мы с ними, как с кроликами, игрались. Все наставления пропускали мимо ушей. Когда одна ругала, можно было пойти к другой. Мать отца Берта более аристократичная, строгая. Мамина мама Анна была совсем другая. Бабушка полностью вела хозяйство в доме, убирала квартиру, готовила еду, мыла посуду, что не скажешь о Берте — та готовила исключительно для себя. Берта очень уважала и ценила мою маму, а вот с маминой мамой у нее сложились совсем не дружеские отношения. Как у соседок в коммуналке.

В переходном возрасте я был классическим хулиганом, не подонком, конечно, нет, но глупостей понаделал предостаточно. Иногда воровал из дома деньги и ювелирные украшения. Дрался за свой квартал, косил под хиппи. Они сидели на игле, я подсел на гитару, лабал на школьных вечерах. От улицы меня музыка отвадила, но я начал пить. Ведь трезвых рокеров не бывает. В конце семидесятых целый год прожил в Ереване, выучил армянский язык. В Ереван меня послали от Союза молодых литераторов: я помимо эстрадных песен еще и стихи писал, записал еще тогда в гимнасты и долго этим делом увлекался. Здесь по-армянски пить так и не научился, все равно выходило, как у латыша. Как начинал — так вдребезги. Пришлось оттуда смываться, потому что вытрезвителей в Армении не было и нет.

Однажды, когда в своем хулиганстве дошел до предела, за мной приехал милицейский наряд и отвез в угрозыск. Там показывали фотографии и спрашивали; «Этого знаешь? А этого?» Я знал почти всех и понял: на сей раз влип, что называется, по-крупному. Грабежи, вандализм, драки — это не шуточки. Мне светила колония. Честно говоря, испугался страшно: знал, какие там законы выживания. Двое суток проторчал в темной комнате без окон. Меня постоянно таскали на допросы. И вот однажды, как обычно, вызвали к следователю. Захожу в кабинет и вижу маму. Она сидит и плачет. Дяденьки в погонах с серьезными лицами мне говорят: мол, хоть тебе и светит колония, но из уважения к твоей матери, великой актрисе, мы тебя отпустим — до первого рецидива. Если только что-нибудь произойдет, тебя тут же упекут за решетку. С перепугу я завязал с улицей, раздобыл труды Канта и решил стать интеллигентным человеком.

Прошло много лет с тех пор, и вдруг недавно узнаю, что все это было инсценировано мамой. Чтобы отвадить меня от хулиганских выходок, она решилась на такой вот спектакль.

Каспар Димитерс.